"Сказание о происхождении Иона, родоначальника афинян, принадлежало к числу местных аттических преданий и до Еврипида было отчасти обработано только в не дошедшей до нас трагедии Софокла "Креуса"" [прим. в издании 'Еврипид. Трагедии. В 2 томах'. Том 2, Литпамятники.]
Итак, Креуса и Кунти.
Креуса--афинская царевна, дочь Эрехтея, последняя представительница угасающего рода Эрехтидов. Воспылавший к ней страстью Аполлон подстерёг девушку у Кекроповых скал, получивших в народе название Долгие, где и совершился "плачевный брак мой и насильный с Фебом".
Еврипид, "Ион", перевод Иннокентия Анненского:
"Есть в Элладе славный город; в честь Паллады,
Сверкающей копьём, он наречён.
Там Аполлон принудил к браку дочь
Креусу Эрехтея, под навесом
Той северной скалы, где кремль стоит.
(Скалам тем имя "Долгих" дали люди).
Не знал отец, что дочь его, царевна,
От Феба носит бремя. Так желал
Сам Аполлон. Когда ж настало время,
Родив в чертогах сына, нежный плод
Под ту же сень, где сочеталась с богом,
Царевна отнесла и на смерть сына-
Малютку обрядила: в закруглённой
Положен он корзинке крепкой был..."
читать дальшеУ царевича есть и особые приметы--материнское приданое: кусок вышитого пеплоса, с вышивкой, изображающей голову Горгоны; золотой амулет в виде двух переплетённых змей и оливковый венок; всё это добро хранится в корзине. Креуса не знает, что станет с ребёнком; оставляя его на произвол судьбы, она может лишь надеяться, что о нём позаботится Аполлон. Аполлон, и правда, даёт указание своему брату Гермесу перенести корзину с младенцем в Дельфы, в храм имени себя.
Мальчик растёт при храме, и о нём по-матерински заботится Пифия, хранящая младенческую корзину в тайнике, в тайне даже от самого ребёнка.
Тем временем, за неимением вестей от бога, Креуса приходит к печальному выводу, что ребёнка сожрали хищные твари, а папаше и начхать.
Креуса вышла замуж за чужестранца, царевича Ксуфа, сына Эола [не бога, а его тёзки] и потомка Зевса. Ксуф, в союзе с Афинами, возглавил поход против враждебной им Евбеи и наголову разгромил жадных островитян, за что и получил в награду руку царевны. [Знакомая схема, не правда ли: стать царём, женившись на наследнице]. Вроде бы, всё чинно-благородно, и всё-таки, царя-чужестранца в Афинах недолюбливали.
Шли годы, а боги не посылали супругам детей. Перепробовав все средства, чета прибывает в Дельфы, чтобы задать оракулу вопрос о долгожданном потомстве.
У ограды храма Креуса сталкивается с прекрасным юношей-храмовником, которому и рассказывает печальную историю одной своей подруги, которая вот доверилась богу, а тот её и того...соблазнил и покинул.
Лирическое отступление. "Нехорошо,--рассуждает юноша,--Могуч, так будь и честен. Кто из людей преступит, ведь небось того карают боги. Как же, нам законы сочиняя, вы добьётесь, чтоб их мы исполняли, если их вы ж первые нарушить не боитесь? Да, если бы пришлось вам искупать любовные грехи,--от слова ведь не станется, но пусть,--то ты, владыка [Аполлон], да Посейдон, да миродержец Зевс сокровища из храмов расточили б."
При первой встрече Креуса проникается к юному храмовнику искренним сочувствием: он ведь тоже "сирота безвестного рожденья"; раб Аполлона, он питается чем подадут и спит, "где сон возьмёт". "И под каждым там кустом..."
Но вот неожиданный поворот событий. Подоспевший вслед за женой Ксуф отправляется прямиком к оракулу, а, едва выйдя от него, первым на своём пути встречает юношу-храмовника и бросается к нему с распростёртыми объятиями. Нет, Ксуф не рехнулся. И с ориентацией у него всё вполне традиционно. Просто бог-провидец указал: кто первый попадёт тебе навстречу, тот тебе и сын. И вот уже Ксуф обнимает вчерашнего сироту безродного, свежеиспечённого наследника, которому и имя нашлось по такому случаю,--Ион, "вышедший навстречу". Ион смущён: "Ноw come?" Ксуф начинает припоминать подробности своей бурной молодости. Ну конечно! Он же "бывал на этих скалах, славя Вакховы огни". В компании менад. Ну и, разумеется, "не без Вакха обошлось". Так что, сынок, брось сомневаться, пойдём напьёмся по такому поводу, а там, глядишь, и мама сыщется.
Но Ион отличается редкостной рассудительностью: папа, Вас и так в Афинах не любят, а тут ещё и я, незаконнорожденный сын. Что-то внутренний даймон мне подсказывает, что афинские граждане Ваших, папа, восторгов не разделят. Не говоря уже о царице.
--А... Так мы ей, сынок, ничего не скажем. Поедешь ко мне...эээ...ну, в гости. Попривыкнешь. А там оно само как-нибудь уладится. А щас пойдём напьёмся! А, да. Слуги: ежели кто проболтается, то шутить я не привык, бабам вырежу язык, ну и далее по тексту.
Слуги, разумеется, проболтались. Бабы в первую очередь, потому как все до единой принадлежали к свите царицы Креусы; все афинянки, патриотки, и ксуфов приблудный сын для них--личное оскорбление. Престарелый воспитатель Креусы, этакий бодрый и дотошный пенсионер, из таких, которым до всего есть дело, тут же выдал рабочую гипотезу. Значит, так, никакое это не чудо, чудес на свете не бывает. А просто наш Ксуфушка, отчаявшись иметь законное потомство, прижил сыночка с какой-нибудь смазливой рабыней, сплавил в Дельфы, а теперь вот разыгрывает нам тут сапиктакль, понимаешь! И понеслась: "О госпожа, мы преданы! С тобой и я. А царь над нами надругался..."
Месть неминуема: незваного царевича решено отравить. Страшным ядом Медузы (наследство, память папочкина, про всякий такой случай в фамильном перстне хранится). Прямо здесь, в Дельфах, чтоб никто не догадался. Вот щас же они все квасить на радостях собрались, вот прямо на пиру, в заздравный кубок и подсыпем.
Не тут-то было. Тот самый суетливый старикашка уже и на пир проник, и тамадой там заделаться успел, и яд царевичу в кубок подмешал, и за здоровье всех присутствующих... а тут какой-то раб возьми и ляпни под руку чего-то неладное. А виновник торжества суеверный попался (ну ещё бы, всяких блаженных побродяг в храме наслушался)--и вино на пол вылил. Ну и сотрапезники за компанию, на счастье, залили весь пол красным полусладким. На это дело налетели божьи птички голуби. Халява! Гули упились на славу, только вот тот, что "опустился близ вина, разлитого Ионом," издох. В страшных мучениях. Ну, Ион старикашку за шкирку--и к ответу. [Наследничек ещё и подозрительный оказался! Полезное качество, для будущего-то царя.] А тот и раскололся. Подставил госпожу-царицу!
И ярость благородная вскипает, как волна. Креусе угрожает расправа: её решено сбросить со скалы. Единогласно.
Царица в страхе укрывается у алтаря, ища защиты у Аполлона.
Креуса: Священна я, как достоянье бога!
Ион: А я, между прочим, слуга этого бога. И кто из нас священней?
К.: Какого бога, ты ж у нас теперь Ксуфов наследник!
И.: Феб сделался мне истинным отцом, я посвящён ему благочестиво.
К.: А что мне оставалось делать? Ты собирался захватить моё родовое гнездо.
И.: Папа вас от эвбейцев защитил. Имеет право.
К.: Эвбейцы--это одно, а род Эрехтея--совсем другое.
И.: И что теперь, всех потенциальных врагов травить ?! И потом, ты же всё равно бездетная.
К.: И что теперь, меня за это грабить надо?!
И.: Не сопротивляйся правосудию, покинь алтарь по доброй воле.
К.: Ни за что!!! Хочешь меня убить--убивай здесь! Тебя за это боги покарают--хоть какое-то утешение.
И.: Вот что стоило богам поднапрячься и издать закон: чтоб у алтаря всяким злодеям укрываться не положено было, а только порядочным людям. Чтоб без разночтений. А то бардак какой-то, в самом деле!
Наконец, появляется Пифия с заветной корзиной, и Креусе устраивают допрос с пристрастием. Что, мол, лежит в чёрном ящике.
Мать и сын находят друг друга. Тут же всё друг другу прощают, потому как, где-где, а в Греции кровные узы превыше всего. А чтобы у дотошного царевича исчезли всякие сомнения относительно божественности его происхождения, ex machina появляется Афина Паллада и проясняет ситуацию. Потому как её беспутный братец явиться, видите ли, постеснялся.
Жаль, однако же, что пьеса Софокла не сохранилась. Еврипид, всё-таки, есть гражданин, испорченный равным и тайным голосованием и прочими достижениями цивилизации.
Вот интересно: опирался ли Зелинский в своём рассказе, который бы сейчас потянул на виртуозный, филигранный--и всё же фанфик, только на Еврипида или же на какие-то другие дополнительные источники? В его версии Креуса отказывается от заманчивого предложения отравить юного гостя, а вместо этого вызывает соблазнителя Аполлона в суд! И Аполлон, хоть и соблазнитель, но всё же не насильник; и в ареопаг он таки является и всяким скептикам зарницею грозит. Да и юный гость не такой хладнокровный прагматик и не сыплет цитатами из уголовного права, кстати и некстати. Высокие, в общем, отношения, и повесть греет душу. А, вот ещё какая там появляется соблазнительная деталь: Аполлон требует от Креусы не только скрывать ото всех тайну происхождения ребёнка, но ещё и любовно воспитать его, не удаляя от себя! Боясь осуждения, девушка оставляет дитя в священной пещере--там она сочеталась с Фебом. И тем самым нарушает--хоть и трудновыполнимую, но--волю бога.